Жестокий, эгоистичный, надменный. Относится к большинству людей, как к пище.
До обращения был «голодным» в буквальном смысле. Он был голоден до человеческого тепла, материнской любви, всеобщего признания. Он презирал тупую силу и боялся ее. Теперь, обладая чем-то, превосходящим, он смотрит на человечество сверху вниз, как на скот, ибо сам был частью этого стада и презирал себя за это.
В его прошлом были светлые моменты. Но за последние семнадцать лет все светлое и доброе стерлось. В его мире выживал тот, кто был первым, а боль, физическая или душевная, была единственными аргументом, который понимали все. Его эгоизм — это доведённый до абсолюта инстинкт самосохранения, закалённый в детстве. Он не видит в людях личностей, только источники пищи или препятствия. Сопереживание — это роскошь, которую голодающий не может себе позволить.

---

Навыки / особенности / странности:
Обладая феноменальной памятью, умом, отточенным как бритва, и врожденным — почти инстинктивным — пониманием человеческих слабостей, Сайлас всегда был гениальным наблюдателем. Он считывал людей с пугающей точностью, видел их страхи, алчность и ложь, как будто те были напечатаны у них на лбу. Однако это понимание было сугубо интеллектуальным, тактическим. Он не сопереживал — он анализировал, превращая чужие эмоции в схемы поведения, которые можно было предсказать и использовать. Сам же оставался глух к эмоциональным вибрациям мира; для него они были белым шумом, не заслуживающим внимания.
Преображение в кадавра даровало ему не только силу, но и чужеродную, почти мучительную чуткость. «Темный дар» вскрыл его душу, лишенную естественного эмоционального иммунитета, и обрушил на нее целый мир ощущений, которые раньше он мог лишь холодно классифицировать. Особенно это коснулось искусства. Если раньше он видел в нем лишь структуру, технику или инструмент манипуляции, то теперь его пронзала сама красота — иррациональная, невыразимая словами. Музыка вызывала физическую боль в остывшей груди, а живопись говорила с ним на языке утраченных чувств. Эта новообретенная чувствительность на время заполняла пустоту, но была подобна наркотику — давала иллюзию насыщения, но не исцеляла.
Именно поэтому его жажда, в отличие от чисто физиологического голода его предшественников, имеет метафизический подтекст. Крови ему всегда мало, потому что он инстинктивно пытается ею заполнить ту самую духовную брешь, которую теперь, впервые в своей не-жизни, способен ощутить во всей ее пугающей глубине.
И все же, в своей основе, он — тот же «Голод», рожденный Анной в миг подлинной скорби. Его жажда крови столь же всепоглощающа. А жестокость, проявляемая во время кормления, для него так же естественна и неоспорима, как для волка разрывать добычу. Он не видит в этом зла; для него это — естественный порядок вещей. Более того, теперь, когда его эмоциональное восприятие обострено, он с болезненной ясностью видит всю бренность и мимолетность своих жертв, что лишь укрепляет его в прагматичном убеждении: он, кадавр, принадлежит к иному, высшему порядку существ. И ему, наконец, не нужно притворяться, что это не так.

---

Дополнительно:
Предыстория на откуп соигрока. Важно, чтобы там сохранилась некая отчужденность окружающих и ощущение ненужности (хочу быть твоей единственной мамой, пусть и не родной). А еще очень хочется, чтоб его родители были живы, кем бы они ни были, лавочниками, алкашами или, может быть, зажиточными людьми. Потому что в планах у меня, чтобы Сайлас их съел одними из первых. А потом мы "позвонили бы мистеру Вульфу и убрали бы этот беспорядок".
Тягу к конкретному искусству оставлю за соигроком. Но все создания Анны как-либо раскрывают свой природный талант к творению. Можешь рисовать на крови, или бесподобно петь, тут уж выбор за тобой.

---

Связь с вами:
Гостевая ==> ЛС ==> ТГ .